«Таинственное орудие, которым Достоевский проникает в глубь людей,- писал Стефан Цвейг,- это - слово. Гёте все изображает зрительно. Он удачнее всех определил эту способность; Вагнер - человек глаза; Достоевский - человек слуха. Он должен раньше всего услышать речь своих героев, заставить их говорить, чтобы мы могли ощутить их зрением… Сверхъестественная психологическая зоркость Достоевского в конце концов не что иное, как неслыханная острота слуха. Мировая литература не знает более совершенных и пластических творений, чем речи героев Достоевского».

Принципы речевой выразительности героев Достоевского формировались под непосредственным воздействием Гоголя, в творчестве которого нашла широкое отражение стихия народной разговорной речи. До Гоголя ни у кого еще в русской литературе речь персонажей не достигла такой большой бытовой характерности и выразительности.

Говоря о роли Гоголя в сближении языка русской художественной литературы со стилями народной разговорной речи, В. В. Виноградов отмечает: «Жизненные обороты и интонации, сила реальной характеристики речей гоголевских персонажей настолько поражала современников, что высказывалось: «Автор-стенограф».

Разговорная речь персонажей выступает у Гоголя как одно из важнейших средств космического раскрытия пошлой жизни «существователей».

Но Гоголем были разработаны и иные речевые принципы, позволяющие выразить и сострадание «маленькому человеку» (в повести «Шинель»), и элегическое сожаление о гибели романтических мечтаний интеллигента-разночинца (в «Невском проспекте»), для чего писатель использовал формы авторского лирически взволнованного повествования. Открытое выражение гуманного сочувствия к «меньшому брату» явилось подлинно «новым словом» русской литературы и получило дальнейшее развитие в творчестве писателей «натуральной школы».

«Перед Достоевским стояла задача изобразить внутренний мир героев из нашей социальной среды «с помощью их речевого самораскрытия» (Виноградов). Эту задачу молодой писатель осуществил в своих первых произведениях - «Бедные люди» и «Двойник». В дальнейшем наряду с изображением жизни «забитых существований» (Белинский)

Достоевский все больше внимание уделяет проблемам внутреннего мира разночинца-интеллигента, настойчиво вырабатывая новые принципы речевой выразительности.
Оставаясь последователем Гоголя в общем направлении своего творчества, в изображении жизни униженных и оскорбленных, Достоевский вместе с тем в приемах и принципах авторского повествования, в речевой характеристике персонажей последовательно отходит от него. Это обусловлено не стремлением Достоевского к кому-то «самоутверждению», к формальной новизне «приемов», а объективными причинами - характером его творческого пафоса, идейно-эмоциональной оценки воссоздаваемой действительности.
Гоголевский «маленький человек» (Башмачкин в повести «Шинель» или Поприщин в «Записках сумасшедшего») вызывает сострадательную жалость. Близкий же к ним Макар Девушкин из «Бедных людей» поражает своей трагической противоречивостью- самоотверженностью и крайней степенью приниженности. Сквозь внешний комизм поведения персонажей Достоевский показывает подлинную трагедию их жизни.

Характеризуя пафос ранних произведений Достоевского, Белинский отмечал не только их «глубоко человечественный и патетический элемент в слиянии с юмористическим», но и «глубоко трагический колорит и тон». Усиление «трагического колорита» в произведениях Достоевского, формирование трагического пафоса - таково направление творческой эволюции писателя, определившей существенную перестройку его принципов речевой выразительности, манеры повествования.

В творчестве Достоевского нашло выражение дальнейшее развитие различных стилей гоголевского повествования - комического и лирического,- определившее более последовательное, органическое сближение языка художественной прозы со стихией народно-разговорной речи, вовлечение в сферу литературного повествования новых пластов живого языка. Сформировавшись как писатель под воздействием реалистической прозы Гоголя, Достоевский стал создателем глубоко оригинальной системы художественного повествования.

В первых произведениях писателя его новаторство наиболее заметно проявилось в изменении функции авторского «слова».

Молодой Достоевский, что особенно привлекло внимание современников, отказывается от авторского комментирующего слова, ведя рассказ в «Бедных людях» от лица самих героев, а в «Двойнике»- «от себя, но совершенно языком и понятиями» Голядкина. Белинский увидел в этом «бесконечно могущественную способность объективного созерцания явлений жизни, способность, так сказать, переселяться в кожу другого, совершенно чуждого ему существа».

Напротив, реакционная и умеренно-консервативная критика выступила с резкими возражениями против гуманного пафоса «Бедных людей» и употребления писателем народно-разговорных форм речи, увидев в их авторе лишь неудачного подражателя Гоголя. В вину Достоевскому ставилось то, что «наряду с нянюшкиными словечками он любит еще употреблять народные прилагательные: широко разросшиеся, зелено раскинувшиеся и т.д.» (рецензия А. Никитенко в «Библиотеке для чтения», март 1846 г.)

«В публике нашей есть инстинкт, как во всякой толпе, но нет образованности,- писал Достоевский брату по поводу подобной же рецензии Булгарина в «Северной пчеле», напомнив при этом, «как встречал Гоголя».- Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей и не показывал. А им и не в догад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе говорить не может» («Письма», I, 86).

Достоевский в этом был абсолютно прав: «Девушкин иначе говорить и не может». Объективность рассказа особенно ощутимо выступает там, где Девушкин рассуждает об авторе «Шинели» как о «неблагонамеренном сочинителе», подрывающем общественные основы. Воспроизводя это типично «охранительное», обывательское восприятие гоголевской повести, Достоевский объективно раскрывал подлинное значение Гоголя как писателя большого гражданского мужества, безжалостно разрушающего рабью мораль чинопочитания.

Именно этим вдохновлялся Достоевский, создавая своих «Бедных людей». В этом плане - в плане понимания молодым писателем гоголевских традиций- большой интерес представляет и другой, более скрытый пример обращения к прозе Гоголя. Девушкин, столь возмутившийся «Шинелью», в одном из писем с восхищением приводит «маленький отрывочек, в шуточно-описательном роде, собственно для смехотворства написанный» его «приятелем» Ратазяевым: «Знаете ли вы Ивана Прокофьевича Желтопуза? Ну, вот тот самый, что укусил за ногу Прокофия Ивановича. Иван Прокофьевич человек крутого характера, но зато редких добродетелей; напротив того, Прокофий Иванович чрезвычайно любит редьку с мёдом. Вот когда еще была с ним знакома Пелагея Антоновна… А вы знаете Пелагею Антоновну? Ну, вот та самая, которая всегда юбку надевает наизнанку».

Это несомненное пародирование мотивов гоголевской «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В чем же его смысл? Незамаскированность пародии помогает понять художественное назначение «маленького отрывочка»: он служит не осмеянию проблематики или стиля Гоголя, а опровержению ложного восприятия его прозы как чисто развлекательной, «смехотворной», он использован также с целью критики распространенных литературных штампов - облегченных мнимогоголевских приемов юмористического бытописания. Популярность гоголевских повестей невольно толкала молодых последователей Гоголя на неглубокое воспроизведение внешнего комизма жизни с помощью уже найденных художественных форм, принципов речевой изобразительности. Пример подобного воздействия гоголевского таланта можно найти в юмористических стихотворных фельетонах молодого Некрасова: «Говорун», «Провинциальный подьячий в Петербурге» и др. Не избежал в известной мере этого влияния и Достоевский.

Высоко оценивая «Бедных людей» и «Двойника», Белинский вместе с тем отмечал их некоторую растянутость (особенно второй повести), что было обусловлено, по его мнению, «частым и, местами, вовсе ненужным повторением одних и тех же фраз, как, например: «Дожил я до беды, дожил я вот таким-то образом до беды… Эка беда ведь какая! Эка ведь беда одолела какая!...». Выделенные фразы, по мнению критика, совершенно лишние. «Мы понимаем их источник,- объяснял эту растянутость Белинский,- молодой талант, в сознании своей силы и своего богатства, как будто тешится юмором; но не в нем так много юмора действительного, юмора мысли и дела, что ему смело можно не дорожить юмором слов и фраз».

«Юмора слов и фраз» много и в «Бедных людях» (в первой публикации). Подготавливая свои ранние повести к переизданию, Достоевский подверг их значительной правке, стремясь к экономии художественных средств и добиваясь еще большей речевой выразительности. Ср., например, «Бедных людях»:

И хозяйка-то наша, уж такая она, право, она, знаете ли, такая маленькая, нечистая старушонка… («Петербургский сборник»).- Хозяйка наша- очень маленькая и нечистая старушонка…. Тут-то я пал, маточка, тут-то я и пал.- Тут-то я и упал духом, маточка.

Ср. также в «Двойнике»:
Господи бог мой! Впрочем, ведь однако же, непредосудительно? Чести ведь ничьей не марает. Ну, так и все хорошо; ну, так и все хорошо; ну, так и все тут по-прежнему, и все тут молчать должны… и тем удовольствоваться… и ничего не должны говорить… и никак не должны прекословить… Эк ведь черти заварили кашу какую (в редакции «Отечественных записок»).- Господи бог мой! Эк ведь черти заварили кашу какую (в отдельном издании 1865 г. Ср.: т. 1, стр. 297).

Таких сокращений (особенно в тексте «двойника», вызвавшего наибольшие упреки критики в растянутости) Достоевским проведено немало. По соображениям идейного и художественного порядка Достоевский значительно сократил также уменьшительно-ласкательные формы в речи Девушкина. Ср.: прицеплен к горшочку с бальзаминчиком- прицеплен к горшку с бальзамином; встал я сегодня таким соколиком- встал я сегодня таким ясным соколом; поставил я у себя кровать, стол, комодец, стульчиков парочку, образ повесил- поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку, образ повесил (из первого письма Девушкина к Вареньке).

Эта правка сняла налет натуральности в речи героя, ее излишнюю характерность. Сократив некоторые «словечки» Девушкина, Достоевский глубже обрисовал своеобразие характера героя и той ситуации, в которую он поставлен: в Девушкине формируется чувство личности, гражданство самосознания, которое пробивается сквозь внешнюю забитость, приниженность «маленького человека».

Наиболее удивительным творческим даром Достоевского Белинский считал его умение передать «трагический элемент», пронизывающий весь роман, не только «словами, но и понятиями» самих героев. Некоторые стилистические изменения дают возможность как бы наглядно ощутить это мастерство писателя. Освобождаясь от внешнего комизма слов и фраз, создающих впечатление некоего «театрального эффекта», Достоевский стремился оттенить суровый драматизм самой жизни. В этом отношении интерес представляет следующая правка: Я живу в кухне, то есть что я? Обмолвился! («Петербургский сборник»).- Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут после кухни есть одна комната… (в издании 1847 г.; ср.: т. 1, стр. 82).

Стилистическая правка текста ранних произведений дает возможность проследить формирование принципов речевой выразительности Достоевского. В этом отношении характерна работа писателя над романом «Неточка Незванного», итоговым произведением 40-х годов. Задуманный как большое произведение в 6 частях о жизни героини с раннего детства, роман не был окончен из-за ареста писателя в 1849 г. После возвращения с каторги Достоевский отказался от мысли продолжить роман и придал своему замыслу вид повести. С изменением обей композиции произведения- превращением его из «истории одной женщины» в историю формирования характера юной героини- Достоевский ввел некоторые изменения в принципы повествования. Он тщательно правил те места, де Неточка выступает в роли рассказчика, вспоминающего далекое прошлое или слишком рационалистично, «по-взрослому» оценивает те или иные события.

Стилистическая правка романа, однако, диктовалась не только сюжетно-композиционными соображениями писателя, но и тем, что в начале 60-х годов в творчестве Достоевского постепенно начинают вырабатываться новые принципы художественного повествования. В этом смысле показательно то, как писатель стремится освобождаться от длинных периодов, от романтической абстрактной фразеологии. Например, слова музыканта Б. о Ефимове Ты так же сильно и мятежно почувствовал это тогда… Достоевский правит так же сильно и тяжело (т. 2, стр. 73). Или в развернутом сравнение Так в иной раз засмотришься на голубое небо и чувствуешь, что готов пробыть целые полчаса в сладостном созерцании, и слышишь в такие мгновения, что свободнее, крылатее становится мысль, чаще, теплее сердце… он меняет крылатее на спокойнее.

Характерная работа Достоевского и над портретным описанием Александры Михайловны: черты лица ее никогда не изладятся из моей памяти. Они были строго правильны, а худоба и бледность, казалось, еще более возвышали античную прелесть ее красоты (в журнальном варианте).- Они были правильны, а худоба и бледность, казалось, еще более возвышали строгую прелесть ее красоты (в издании 1860 г. Ср.: т. 2, стр. 180).

В целом работа над романом «Неточка Незванова», с его атмосферой таинственных предчувствий, психологических странностей и загадок, полу-осознанных переживаний, послужила для Достоевского своеобразной подготовкой к созданию новых принципов напряженно психологического, занимательно острого повествования в «романах-трагедиях» 60-70-х годов. «Неточка Незванова», как и предшествующие ей «Белые ночи», написана в иной манере ведения рассказа, нежели «Бедные люди». Хотя повествование дано от лица героя, его основу составляет не живая разговорная речь, а условное лирически описательное «слово» повествователя. В «Белых ночах», названных в подзаголовке «Из воспоминаний мечтателя», сказывается ориентация на традиции русской романтической прозы с ее повышенной метафоричностью, развернутыми сравнениями, олицетворениями, длинными периодами, придающими повествованию спокойно-созерцательный, холодноватый характер.

Но и в этом элегическом романе Достоевский по-прежнему остается мастером речевой характеристики. Какой удивительно живой интонации исполнена речь мечтателя, в котором пробуждается подлинное чувство:
…я, конечно, человек простой, бедный, такой незначительный, только не в том дело (я как-то все не про то говорю, это от смущения, Настенька), а только я бы вас не любил, так любил, что если бы вы еще и любили его и продолжали любить того, которого я не знаю, то все-таки не заметили бы, что моя любовь как-нибудь там для вас тяжела. (2, 51)
В «Неточке Незвановой», также написанной в форме воспоминаний, записок, Достоевский близок к гоголевскому лирически напряженному, психологизированному повествованию. Связь этого произведения со стилистикой «Шинели» особенно заметна там, где писатель в развернутых сравнениях стремится передать сложность психологических переживаний своих героев. Сравним. «Шинель»:

С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу (3, 141).
«Неточка Незванова»:

Но в другое время- и это было тяжелое, грустное время- она сама, как будто в каком-то отчаянии, судорожно обнимала меня, как будто искала моего участия, как будто не могла выносить своего одиночества, как будто я уж понимал ее, как будто мы страдали с ней вместе (2, 184-185).

При разности идейно-эмоциональной авторской оценки- юмористической у Гоголя и драматической у Достоевского- само строение фразы обнаруживает большое сходство.

Таким образом, в оборотах фразы, в отдельных выражениях ранних произведений Достоевского ее чувствуется, как отмечал Белинский (IX, 551, 552), сильное влияние Гоголя. В «проблемных» социально-философских романах 60-70-х годов, начиная с «Преступления и наказания», с их напряженным трагическим пафосом, речевая выразительность героев Достоевского строится на принципиально иных основах. В ином виде теперь предстали и развернутые сравнительные обороты с союзом как будто, неопределенными местоимениями, наречием вдруг, столь характерные для петербургских повестей Гоголя и ранней прозы Достоевского.

Вот впечатления Раскольникова от звонка колокольчика в квартире Алены Ивановны:
Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди. В подобных мелких квартирах таких домов почти всё такие звонкие. Он уже забыл звон этого колокольчика, теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил…

Отрывок весьма показателен для прозы Достоевского позднего периода. В нем обнаруживаются общие стилевые особенности писателя- пристрастие к повторению некоторых слов: как будто, вдруг, что-то, повторение местоимений, прилагательных (такой), создающее впечатление речевой небрежности (так, по поводу «Униженных и оскорбленных» Добролюбов замечал, что все герои «любят вертеться на одном и том же слове и тянуть фразу, как сам автор». См.: Н.А. Добролюбов. Сбор. Соч., т. 3, стр. 466). И в то же время отрывок типичен для прозы именно зрелого Достоевского. Это краткое описание- не нанизывание однородных сравнений, дающих исчерпывающую характеристику определенного состояния (как в «Неточке Незвановой»), а последовательное развитие «события»- своеобразная микросценка, которая включает и впечатления героя от предмета (как будто из жести), и его размышление (все такие звонки), и скрытую связь с «тайным»- предыдущими событиями (что-то напомнил). Описание внутреннего, еще довольно смутного, для читателя далеко не ясного состояния героя, данное в формах объективного повествования, заканчивается точной авторской характеристикой- спокойной, «протокольной» оценкой внешнего действия:
Он так и вздрогнул, слишком уж ослабели нервы в этот раз.
Все это придает повествованию скрытую экспрессию, динамичность.

Интонационно-синтаксический рисунок словесного строя романа приобретает особую выразительность на стыке различных, по существу, контрастных ритмов повествования.

Таково, например, описание комнаты Мармеладова и его объяснение с Катериной Ивановой, переходящее в общий скандал. Замедленное перечисление, когда глаз фиксирует каждую деталь обстановки, завершается краткой, ударной характеристикой окружающей шумной жизни, таящей в себе какую-то скрытую опасность. Размеренная мелодия спокойного бытописания сменяется стремительным ритмом надвигающего скандала:
В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоял сальный огарок в железном подсвечнике… Дверь в дальнейшие помещения или клетки, на которые разбивалась квартира Амалии Липпевехзель, была приотворена. Там было шумно и крикливо. Хохотали. Кажется, играли в карты и пили чай. Вылетали иногда слова самые нецеремонные.

Речь постепенно сжимается, становится упругой. «Нейтральное», спокойное описание таит в себе возможность взрыва. Далее следует бурное объяснение Катерины Ивановны с Мармеладовым, которое заканчивается общим скандалом.

Сцена скандала исключительно динамична и экспрессивна, что достигается быстрой сменой глаголов движения, а также использованием в авторском повествовании некоторых метафорических слов и выражений. Ср.:
…внутренняя дверь отворилась настежь, и из нее выглянуло несколько любопытных… Протягивались наглые смеющиеся головы с папиросками и трубками, в ермолках. Виднелись фигуры в халатах и совершенно нараспашку, в летних до неприличия костюмах, иные с картами в руках. Особенно потешно смеялись они, когда Мармеладов, таскаемый за волосы, кричал, что это ему в наслаждение. Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: это продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок по-свойски….

Экспрессия авторской речи точно передает уничтожающую идейно-эмоциональную оценку этого прошлого, низменного, страшного мира, равнодушного и бесчувственного к чужому страданию. Использование писателем разных ритмов и видов повествования- размеренного «протокольного» и стремительного, эмоционально взволнованного- еще более усиливает общий трагический колорит изображаемой ситуации. Характерно, что, работая над текстом романа, Достоевский стремится усилить впечатление нарастания, динамики событий. Так, в черновых автографах (очень близких к окончательному тексту) эта сцена была написана менее динамично и экспрессивно:
…вылянуло несколько любопытных; послышался, наконец зловещий визг… («Из архива Достоевского. «Преступление и наказание», стр. 55).

В одном из писем брату М. М. Достоевскому писатель сообщал по поводу только сто завершенной повести «Село Степанчиково и его обитатели»: «Повесть в Русский вестник- хороша будет в деталях, в целом же манкирована, растянута, а я помешан на краткости, которая мне не удается» (Письма, I, 239).

Освобождаясь от лирической субъективности, повествование в романах 60-70-х годов становится внешне более «кратким», «протокольным», внутренне исключительно экспрессивным, динамичным. В определенной мере в романах Достоевского находят развитие традиции пушкинской «быстрой» прозы, в которой основную нагрузку несет глагол и существительное, использованные в их прямом, номинативном значении. Ср. начало «Преступления и наказания»:

На улице жара стояла сплошная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, известная каждому петербуржцу… (5, 6).
Картина исключительно эмоциональная, хотя дана очень «экономно». Экспрессия, нарастание напряжения достигается с помощью «нанизывания» однотипных существительных. И заключительной, обобщающий вывод дан в той же «протокольной» манере, хотя каждое слово передает здесь авторскую «субъективную» оценку:
Нетерпимая же вонь из распивочных… и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины.

Идейно-эмоциональная оценка изображаемого высказано открыто, подчеркнута эпитетами отвратительный, грустный; тем не менее спокойный, сдержанный ритм рассказа придает повествованию глубоко объективный, «внеличностный» характер. Описание кажется нейтральным в сравнении с следующим затем бурным потоком мысли, лихорадочной «болтовни» героя.

Повествование в романе «Преступление и наказание» ведется от лица «вездесущего», «всезнающего» автора, в той манере, которая Достоевским впервые была использована в «Двойнике», изображающем психологически напряженную внутреннюю жизнь сумасшедшего Голядкина (отдельные описания наиболее мучительных переживаний Раскольникова заставили современников предположить, что новый ерой Достоевского также психически ненормален). Вместе с тем в романе писатель самым решительным образом преодолел основной недостаток своей ранней повести, герои которой «говорят почти одинаковым», авторским языком (см.: Белинский. IX, 565). Напротив, слово героя- одно из самых замечательных художественных достоинств трагического социально-философского романа Достоевского.

В целях индивидуализации характера персонажа в «Преступлении и наказании» Достоевский широко использует живую разговорную речь, просторечие, чиновничий жаргон. «Слово» героя в полной мере очерчивает его характер. Такова скупая, маловыразительная, бюрократически деловая речь Лужина с его излюбленными весьма и весьма. Это выражение, типичное для письменной речи самого Достоевского, в романе становится яркой формой оценки социальной сущности «промышленного» человека Лужина, его убогой, узко эгоистической морали собственника. Такова и строго практическая речь «процентщицы» Алены Ивановны с ее характерным стало быть- сухим, прозаичным, в отличии от взволнованного, эмоционального употребления этих слов Раскольниковым. (Ср.: Процентщица: А всего, стало быть, тридцать пять. Раскольников (про себя): И тогда, стало быть, так же солнце будет светить.) Нейтральное, привычно разговорное выражение, постоянно встречающееся и в авторской деловой речи, в романе приобретает глубоко эмоциональную выразительность.

Большой интерес представляет речь Мармеладова. По-чиновничьи витиеватая, насыщенная канцеляризмами, выражениями угодливой вежливости речь «пьяненького» Мармеладова внешне напоминает форму высказываний «маленького человека» Девушкина. На самом деле она значительно сложнее.

Витиеватость и торжественность мармеладовского рассказа о Соне во многом обусловлены не только характером героя, но и значительностью и важностью поднятого вопроса- о «высшей справедливости», высшем суде человеческих дел. Это находит свое отражение в том, что в бытовое просторечие, в чиновничью фразеологию вклиниваются слова и выражения «высокого» стиля- библеизмы, славянизмы и архаизмы. Например: продолжал он, восклоняясь опять (в авторской речи); не на позорище себя выставлять хочу; сим покиванием глав; се человек; все тайное становится явным (в речи героя). И здесь же типичная бытовая простонародная речь: Вдовой уже взял ее; в картишки пустился, и характерная угодливо-чиновничья фразеология: А осмелюсь ли, милостивый государь; но опытность моя отличает в вас; уважая образованность, соединенную с сердечностью чувств (с типично сентиментальным оттенком), раскрывающая социально-бытовое лицо Мармеладова, его склонность к сентиментальным излияниям, характерным для мелкочиновной и мещанской полуобразованной среды.

На достижение Достоевского как создателя нового, социально-философского полифонического романа- это монологическая речь центрального героя, в сжатой, афористической форме раскрывающая сложнейшие нравственно-философские проблемы. Семантическая многозначность высказываний героя, полных иронии и трагизма, их скрытый «подтекст» дразнят воображение читателя. Таковы афористически заостренные обороты речи Раскольникова, в которых находит отражение сложнейшая гамма чувств героя: и его боль за униженного человека, и горькое разочарование в справедливости миропорядка, и индивидуалистическая гордость. Например: Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился; Сломать что надо, и страдание взять на себя; Ко всему-то подлец-человек привыкает; Тварь я дрожащая или право имею; Повинуйся, дрожащая тварь, и не желай и др.

«Преступление и наказание» - трагический социально-философский роман, глубоко раскрывающий внутренний мир человека, исполненный, говоря словами писателя, «реализма в высшем смысле». Эти основные структурные особенности романа нашли непосредственное отражение в его словесно-изобразительных принципах.